Потом они перекатились в мою сторону. Я завороженно вжался в прутья спинки. Два искаженных лица… тяжелое дыхание… слюни… очень близко. Слишком близко. Табаки не умолкал. Сейчас они еще разок перекатятся, обреченно думал я, и привет Курильщику. Переломают мне все кости.
Они не перекатились. Черному удалось стряхнуть с себя Лорда и вскочить. Его ботинки потоптались перед моим носом, потом он спрыгнул на пол, и я наконец перевел дух.
Кого считать победителем, осталось неясным. Лорд, корчившийся у спинки кровати, выглядел хреново. Черный, вытиравший подолом майки кровь с лица и шеи, выглядел не лучше. Если судить по последнему броску — победил он. Но, судя по тому, как быстро он ретировался с кровати, сам Черный не был в этом так уж уверен.
Лучше всех выглядел недораздавленный Табаки. Сидя на двух подушках, он так цветисто ругался, что на его счет я сразу успокоился.
— Таких, как ты, отстреливать надо, — сказал Черный Лорду, когда Табаки ненадолго заткнулся. — Как бешеных собак.
— Ублюдок! — ответил Лорд. — Свинячья морда!
Черный выплюнул в кулак выбитый зуб. Посмотрел на него, стряхнул на пол и направился к двери.
На полу перед перевернутой тумбочкой валялось неимоверное количество выкатившихся из нее пузырьков с лекарствами. Уходя, Черный поскользнулся на одном и чуть не упал. Лорду это слегка подняло настроение. Совсем слегка.
Когда вернулись Сфинкс, Македонский и Горбач, им тоже пришлось покататься на пузырьках. Лавируя между ними, Горбач донес Толстого до его ящика, усадил там и сказал, что мы здесь, как видно, неплохо развлекались.
— Неплохо? — возмутился Табаки. — Вы ребята, можно сказать, пропустили все! Это была поэма! Бой Ахиллеса с Гектором! Лопни мои глаза!
Сфинкс оглядел разоренную кровать в осколках и Лорда и сказал, что видит поле боя и труп Гектора, но нигде не видит Ахиллеса.
— И не скоро увидишь, — предупредил Табаки. — Он где-то там, не знаю где, умывается кровью.
— Понятно, — вздохнул Сфинкс. — Будем иметь в виду. — Он ссадил Нанетту на подоконник. — Хорошо хоть птицу с вами не оставили.
Следующий час я проползал под кроватями, собирая бесчисленные пузырьки и склянки. Табаки мне якобы помогал. Его восторги по поводу драки жутко нервировали. По-моему, Лорд с Черным вели себя, скорее, как животные, чем как герои древности, и выглядело это омерзительно.
— Уверяю тебя, дорогуша, герои древности вели себя не лучше, — возразил мне Шакал. — А может, даже и хуже, — добавил он задумчиво, явно освежая в памяти Гомера. Я поскорее отполз от него, пока он не начал цитировать избранные куски из Илиады. Я уже догадывался, какие именно отрывки могут у него быть любимыми.
После уборки Слепой, ощупав Лорда, сказал, что у него сломано ребро.
О Могильнике никто и не заикался. Лорд разрешил перетянуть себя эластичным бинтом и уселся в обнимку с подушкой, злой, как черт. По его заверениям, бинт не давал ему дышать, а ребро — лечь, и теперь он был обречен на бессонные ночи и недостаток кислорода.
Табаки пообещал, что не оставит его в беде. И не оставил. Он пел Лорду. Он играл ему на губной гармошке. Он поддерживал его силы мерзкими настойками, в которых плавали чилийские перчики. Заодно подкреплялся сам. Так что Лорд был не одинок. Ни одна живая душа не уснула бы там, где Табаки кого-то так рьяно утешал.
Потом у Черного поднялась температура. Табаки заволновался. Сказал, что это явный признак занесенной в кровь инфекции и что дни Черного, надо думать, сочтены.
Черного тоже утешили настойкой и песнями.
В три часа ночи они запели хором.
Под это жуткое пение мне все-таки удалось ненадолго заснуть. Проснувшись, я обнаружил на кровати голого Горбача, вооруженного шваброй. Он держал ее как штык, направленный на невидимого противника и выглядел законченным психом. Я бы, наверное, до смерти перепугался, будь мы с ним в комнате одни. Но рядом был Шакал, а в проходе между кроватями Лэри с Македонским, шепотом переругиваясь, зачем-то отодвигали от стены тумбочку. Выглядели они не лучше Горбача. Оба в трусах и в сапогах на голые ноги. Особенно хороши были сапоги Лэри с загнутыми носками.
Раскрытые настежь окна чернели ночью, дверь в прихожую тоже была распахнута и даже подперта стопкой книг. По комнате гулял сквозняк.
— Вот она! — прошептал Лэри. — Теперь не уйдет! Горбач, готовь швабру!
Горбач перестал метаться, встал по стойке смирно и ответил — тоже очень громким шепотом — что, по его мнению, ей этим можно навредить.
— Чистоплюй! — прокряхтел Лэри.
Тумбочку своротили. Лэри акробатически прыгнул куда-то между нею и стеной и, должно быть, больно ударился. Горбач выронил швабру. Македонский вскочил на кровать.
Я окончательно убедился, что все они не в себе. Табаки снял с меня швабру и, передавая ее Горбачу, любезно поделился:
— Крысу ловим. Тебя не очень зашибло?
Меня не зашибло, но смотреть, как истребляют крысу, не хотелось. С детства не переношу таких вещей. Будь это хоть крысы, хоть пауки. Окружающих такое отношение почему-то очень веселит.
— Трусы хреновы, — сказал Лэри, вылезая из-за тумбочки. — Помощи от вас…
Горбач с Македонским заморгали. Горбач опять пробубнил что-то о том, что боялся навредить.
Я начал потихоньку одеваться.
— Куда? — изумился Табаки.
— Съезжу прогуляюсь.
— Куда ты прогуляешься? В коридорах темно!
Я про это совсем забыл, но сказал, что возьму фонарик.
— Нельзя. Там сейчас активизировались маньяки и лица, страдающие раздвоением личности. Фонарик привлечет к тебе их внимание.
Я огляделся.
— А где Лорд?
Он-то как раз где-то там, — кивнул Табаки. — Но он среди своих, а тебе там делать нечего.
Я не стал уточнять, что он имеет в виду под «своими».
— А Сфинкс?
— Сфинкс пасет Толстого. В туалете. Чтобы ребенок не нервничал.
Горбач и Лэри, посовещавшись, начали швырять под кровать пустые бутылки. Потный, нездорового вида Черный спросил со своей кровати, дадут ли ему умереть спокойно.
— Со двора припераются, — чирикал Табаки. — Как дело к зиме — так и лезут в Дом. А кошки — те позже приходят. Гуляют до последнего. Вот и получается несостыковка.
Несчастная крыса, не вынеся бутылочной атаки, выбежала на середину комнаты и присела столбиком перед распахну той дверью. Она явно потеряла всякое соображение, потому что даже не попыталась выскочить.
Лэри набросил на нее половую тряпку. Горбач с ревом ринулся на образовавшийся холмик, схватил его и вышвырнул в коридор. Потом пинком захлопнул дверь, рассыпав подпиравшие ее книги.
— Класс! — заорал Лэри и бросился его обнимать.
— Ну вот, — сказал Табаки удовлетворенно. — Видишь, как все быстро закончилось?
Про себя я порадовался, что не мне собирать с пола пустые бутылки. И что крыса осталась в живых.
— Как вы думаете, она не пострадала из-за того, что я ее вот так швырнул? — спросил Горбач.
— Да ладно, в тряпке летела, что ей сделается? — отозвался Лэри, которого самочувствие крысы мало беспокоило.
Табаки заверил Горбача, что крыса была абсолютно счастлива и в полете, и по приземлении. Черный опять поинтересовался, дадут ли ему упокоиться с миром.
И тут вошел Слепой с тряпкой из-под крысы в руках.
— Совсем спятили? — спросил он.
— В тебя попало? — замирая от восторга, уточнил Табаки.
— Попало.
— И ты удивился?
— Мы оба удивились.
Слепой отшвырнул тряпку и плюхнулся на кровать. Он был босой и взъерошенный, свитер повязан на шее узлом, на ногах — налипшие опилки, пальцы вымазаны сажей, и еще от него странно пахло. Сыростью и как будто травой. А вокруг губ чернела полоска грязи. Я подумал, что он пришел из очень необычного места. Похожего на то, где добываются скорлупки от яиц василисков. Еще я попробовал угадать, к какой из категорий Шакала его можно причислить — к маньякам или к страдающим раздвоением личности? В этом вопросе я так и не определился.
Потом вернулся Сфинкс с повисшим на спине Толстым. Сел рядом со Слепым и уставился на него. Сказал:
— Вытри пасть. Ты что, землю ел?
— Не землю, — безмятежно отозвался Слепой, утираясь рукавом.
Я решил, что он, наверное, все же маньяк.
Толстый, съехав со Сфинкса, подкатился ко мне и начал дергать за пуговицы пижамы, пытаясь их оторвать. Македонский заваривал чай.
— Светает, — сказал Горбач. — Может, поспим немного?
Поспать не удалось. Через полчаса после Слепого вернулся Лорд. Рассветный эльф, обмотанный эластичным бинтом. В чужом берете, с какой-то побрякушкой на шее и еще более пьяный, чем пару часов назад. Выгрузил из карманов мятые купюры и поругался со мной, потому что моя нога каким-то образом оказалась под его подушкой. Он наговорил много обидного про мои ноги, демонстративно сменил наволочку и опять смотался.
